Таэ эккейр! - Страница 31

Ветки от лесины обламывались без труда, а вот со стволом пришлось повозиться. Когда перемазанный с ног до головы, усталый и мрачный донельзя Лерметт расчистил возле Эннеари место для костра и принялся выкладывать шалашиком наломанный хворост, эльф уже не лежал. Он сидел, вытянув ноги перед собой – и ни на одной из них не было и следа синевато-багровых лоснящихся вздутий.

– Я же говорил, что дело не из долгих, – беспечно молвил Эннеари, перехватив придирчивый взгляд принца.

А ты и вообще много чего говорил, ехида остроухая, подумал Лерметт, старательно орудуя огнивом.

– Скоро уже встать можно будет, – утешительно сообщил Эннеари. – Осторожно, правда, и не очень надолго. А завтра я смогу идти нормально.

– Сможешь, – сквозь зубы подтвердил принц, внимательно высматривая, не занялась ли хоть одна искра. – А как же.

– Почему ты мне не веришь? – удивился Эннеари. – Мы, эльфы, народ живучий. Это же так естественно. Ведь мы – соль земли.

Ах, вот даже как? Замечательно сказано. От души. Ну-ну. Молодец, Эннеари, давай дальше, не стесняйся – здесь все свои.

– Интересное дело получается. – Лерметт выпрямился, не обращая внимания на долгожданную струйку дыма, ползущую по сухой траве. – Вы, значит, соль земли… да? А мы, люди, кто тогда?

– Нашел, с кем сравнивать! – махнул рукой Эннеари. – Мы – соль земли, дети земли, плоть от ее плоти. Мы земные до мозга костей. А вы… вы такие возвышенные…

Огниво выпало из окаменевших враз рук Лерметта прямо в разгорающийся костер.

– Какие?!

Зеленые глаза Арьена подернулись мечтательной дымкой.

– Возвышенные, – повторил он. – Такие… такие необыкновенные. Нам даже трудно понять, насколько. Люди умеют не довольствоваться привычным. Достигнутым. Вы всегда к чему-то стремитесь… к чему-то другому, не такому… запредельному.

Да. До сих пор это милое свойство человеческой натуры Лерметт именовал «сколько ни дай, а все мало». Не довольствоваться достигнутым? Еще бы. Такую жадную тварь, как человек, еще поискать. Вот только при чем здесь возвышенность?

– К совсем запредельному. Вырваться. Выйти за грань. Перешагнуть предел. Вы просто не можете иначе. Для вас это потребность. Вам это нужно – стремиться, тосковать, вожделеть… даже в грязной канаве мечтать о золотых лугах. Мы так мечтать не умеем.

Верно подмечено. Где и мечтать о золотых лугах, как не в грязной канаве. А самое странное, что Арьен не шутит. Он совершенно серьезен. Он серьезен, как боровичок, прорывающий лесную прель, чтобы выйти из-под земли. Нет, дружище, это не мы стремимся к запредельному. Вовсе даже не мы. Во всяком случае, более запредельного идиотизма, чем тот, что ты изрекаешь, Лерметт во всю свою жизнь не слыхивал.

– Вырваться. Как можно быстрее отринуть обыденность и уйти в неизведанное… – Эннеари вздохнул. – Может быть, поэтому вы так недолго живете?

Больше всего Лерметту хотелось дернуть себя за ухо… ну, или за нос ущипнуть хотя бы. Может, тогда ему удастся проснуться? К сожалению, руки ему не повиновались.

– Вы такие мимолетные… – снова вздохнул Эннеари с печальным восхищением. – Как роса на траве. Как осенние листья на ветвях. Мы так старались украсить эту землю, а вы все равно нас покидаете. Наверное, это правильно. Искать другую, новую красоту. Неутолимо, снова и снова. Нам бы тоже хотелось уметь так.

– А?..

Только этот жалкий звук Лерметту и удалось выдавить из себя. Дар речи покинул его окончательно.

– Вы всюду ищете красоту. Ищете и создаете. Во всем. Зачем далеко ходить – взять хотя бы вот эту одежду. – Эльф кончиками пальцев оттянул рукав своей рубашки. – Такие утонченные переливы оттенков – и так неподражаемо прихотливо подобранных… с такой небрежной смелостью!

До сознания ошарашенного Лерметта этот новый экивок миропорядка, решившего отчего-то встать на голову, высунуть язык и подмигнуть, пребывая именно в таком положении, дошел слабо и не без труда – однако все-таки дошел. Вывод следовал однозначный и очевидный. Эльфы воспринимают цвета и оттенки полнее, глубже, шире, точнее и тоньше, чем люди. Взять хотя бы вот эту одежду. Да, да, вот эту самую. Арьен вовсе не шутил, называя ее красивой. Ничуточки не шутил. Ни малейшей капли иронии – правда, и ничего, кроме правды. В глазах Лерметта бурое тряпье, вдобавок изрядно застиранное и заношенное, отличалось чем угодно, только не красотой – но для глаз Эннеари незримые принцу цветовые переходы обладали тонким изяществом.

Создаем, значит, красоту – да, Арьен? Красоту, которую даже не видим. Лерметт почувствовал, что внутри него, помимо воли, начинает зарождаться смех. Совершенно неуместный в эту минуту. Совершенно.

– И вдобавок эта расцветка никогда не бывает случайной. Она всегда наполнена глубоким смыслом.

Каким? Каким, во имя всего святого, смыслом?!

– И цвет, и форма – до мельчайших деталей, – восторженно выдохнул Эннеари. – Все глубоко продуманно. Все насыщено символами.

Арьен, остановись, ты меня в гроб вгонишь, хотел было взмолиться Лерметт. Хотел – и не мог. Рта лучше не раскрывать – иначе смех, щекочущий губы изнутри, вырвется наружу.

– Мы не просто не умеем так, – благоговейно промолвил Эннеари, – нам это и вообще в голову не приходило. Настолько смело и изысканно выразить самое себя чрез символы. Когда каждая пряжка, каждый шнурок, каждый отворот рукава – символ того, кто ты есть.

Лерметт едва не застонал. Непрошенный смех душил его, бился в горле, в груди. Выразить себя? Вот, значит, как ты это понимаешь, эльф. Наиболее низменное и пакостное свойство… нет, не человеческой натуры даже, а человеческой глупости. Наиболее отвратное и мелочное. Напыжить, выпучить, выставить на погляд – в каждой пряжке, в каждом шнурке, в каждом отвороте рукава… все смотрите, все!.. вот он – я!.. я!.. я – великий и неподражаемый Я!.. Чтоб видели. Чтоб знали. Чтоб помнили! Я. Самый-пресамый. Самый знатный. Самый родовитый. Самый богатый. Самый опасный. Самый омерзительный и злобный. Самый посредственный и обыкновенный. Неважно, какой именно – главное, что перед вами не кто-нибудь, а Его Величество Я! Выпятить это свое «я», да так, чтоб солнечный свет застило – и переть напролом, расталкивая помянутым «я» всех остальных… а чтобы ловчее расталкивать, непременно побрякушками обвеситься – чтобы нипочем не забыли, ничтожества, с кем дело-то имеют!