Таэ эккейр! - Страница 88

Принц смолчал.

– Право, жаль, что все это – и впустую, – заключил широкоплечий.

Лерметт с трудом сплюнул кровавый комок почти что ему под ноги.

– А вот это ты зря, – ласково укорил плечистый, – это ни к чему. Впрочем, неудачникам и не такое дозволено. Ты неудачник, малыш. Ты, а не я.

– Мели… языком… сколько хочешь. – Лерметт говорил медленно, но внятно. – Тебе… это… ничего не даст.

– Даст, – успокоительно протянул плечистый. – Еще как даст. Ты и не догадываешься – ведь ты, дружочек, талантливый дурак, и только. Ты и такие, как ты – никогда-то вы не поймете, что лучшая дипломатия – вот она. – И с этими словами он ласково, почти любовно погладил латную перчатку.

Эннеари так стиснул кулаки, что ногти вонзились в ладони едва не до крови. Двадцать! Этих мерзавцев двадцать человек, а он – он один…

– Твой покойный отец тоже никогда не понимал таких вещей, – равнодушно добавил плечистый – и Лерметт рванулся из пут с такой силой, словно и не был ранен. Рванулся – и едва не потерял сознание от тщетного усилия. Его побледневший лоб заблестел от внезапной испарины, мгновенно позолоченной отблесками пламени.

– Ну-ну, – ухмыльнулся владелец перчатки, – зачем так напрягаться, дружочек? Тебе уже некуда спешить.

Двадцать – это много… слишком много… стрел в колчане на них достанет с избытком, но в одиночку снять их одного за другим нечего даже и надеяться.

– Почему?.. – простонал Лерметт.

– Ах, тебя интересует, почему? – плечистый с деланно задумчивой улыбкой соединил кончики пальцев левой руки с кончиками железных пальцев перчатки. – Надо же, насколько ты сообразительнее своего отца. Покойник вот никогда не интересовался, почему. А ты хоть перед смертью, а догадался спросить. Хвалю. Да просто потому, что десять лет на моем месте за столом сидела черная скотина, вот почему. А когда эта тварь сдохла, оно осталось пустым.

Это он про Дичка, сообразил Эннеари в бессилии гнева.

– Твой отец усадил собаку на место канцлера, вот почему! – в голосе плечистого слышалась ярость, тяжелая, как его перчатка. – А мне даже ошейника собачьего пожалел! Всякую шваль… всякую шваль худородную! – Плечистый задыхался – словно бы он пил вино из полной до краев чаши, а оно все не кончалось и не кончалось. – А мне ошейника пожалел!

– Всего-то… – прошептал Лерметт.

– Знаменитых рыцарей, победителей стольких турниров – и в опалу… в небрежение… все славные традиции рыцарства – все побоку… ни уважения, ни воспитания должного… нас всех – нас! – едва ли не в ссылку… что ж поделать, если я из своего далека не сумел понять, что его величество болен.

– Эта болезнь называется ядом, – промолвил Лерметт.

– Несомненно, мальчик мой, – выдохнул плечистый, мало-помалу вновь овладевая собой. – Несомненно. Для нас с тобой. Но я ведь никому ничего не скажу… и ты тоже. Разве я мог спасти его высочество наследника престола, убитого коварными эльфами?

– Никто… не поверит. – Голос Лерметта сорвался.

– Еще как поверят. Несчастный принц найден на перевале весь утыканный эльфийскими стрелами с ног до головы… при этом, заметь, связанный – и это в благодарность за все его старания.

Эльфийские стрелы, говоришь? Ну, так ты скоро на собственной шкуре узнаешь, мразь, что такое эльфийские стрелы.

– Я получу все, что мне нужно – понял, малыш? Войну, на которой я покрою себя славой… и регентство – а там и корону.

Взгляд Эннеари был неотрывно прикован к плечистому – а руки сами уже доставали из колчана стрелы и раскладывали их веером. Пять стрел – один веер. Четыре раза по пять. И ни одной стрелой больше – потому что цель должны поразить все двадцать. Промахнуться нельзя ни разу, иначе тот, кто останется в живых, прикончит пленника. Пусть даже у него на это останется лишь доля мгновения, но за эту долю может случиться непоправимое – а значит, промахнуться нельзя.

– Вот так-то, малыш, – торжествующе закончил плечистый. – И что ты на это скажешь?

Я всегда терпеть не мог веерную стрельбу, подумал Эннеари, прилаживая первый пятерной веер стрел на тетиву. Всегда считал ее пустым фиглярством, недостойным истинного лучника. Кто же мог знать…

– Я скажу, – твердо и внятно произнес Лерметт, – что мой отец был настоящим воином и доподлинным властителем, и рыцарей своих воспитал достойно. Ты ведь даже и сейчас говоришь со своим королем стоя.

Эннеари беззвучно ахнул – и потому пропустил миг, когда плечистый изо всех сил пнул пленника под ребра. Лерметт задохнулся – но не вскрикнул и не застонал.

– Кончай его, – велел плечистый, отворотясь, и один из сидящих возле костра поднялся неторопливо и вытащил из колчана пучок стрел – действительно, эльфийских, настоящих, оперенных белопестрыми перьями птицы ирали.

Эннеари резко выдохнул и спустил тетиву. Лучник выронил стрелы, не успев взяться за лук. Широкоплечий сделал шаг вперед, споткнулся, и изо рта его прямо на древко засевшей в груди стрелы выплеснулась темная кровь. Трое ближайших к костру негодяев рухнули, не сделав ни малейшего движения, словно подкошенные. Однако медлить было некогда, радоваться удачному выстрелу тоже некогда – второй веер должен слететь с тетивы раньше, чем остальные мерзавцы успеют опомниться.

Но еще прежде, чем вторая пятерка стрел покинула туго натянутый лук, темнота взорвалась бешеным ржанием, и в круг света возле костра влетел… нет, не Черный Ветер – Белогривый в боевом неистовстве! Эннеари даже удивиться себе не позволил – он натягивал и вновь отпускал тетиву, посылая стрелы в смертоносный полет одну за другой: в этакой сумятице веерная стрельба невозможна. А тем временем рыжий смерч, распластав по ветру белое злое золото гривы, визжал, храпел и выл, с грохотом проламывая насквозь еще теплящиеся жизни врагов.