Таэ эккейр! - Страница 89

Раздробленная латной перчаткой кость, глубокая рана, тянущаяся от плеча до середины груди… боли было много. Боль накатывала, словно прибой на береговую скалу, ее темные волны отступали и ударялись о скалу вновь, с каждым разом подымаясь все выше – и снова, и опять… поневоле захочешь потерять сознание… захочешь – и не сможешь себе позволить. Потому что надо держаться, даже если уже и незачем – ибо ничего другого тебе уже не осталось. Не пощады же просить, в самом-то деле. Перед врагом иной раз можно и склониться – но перед трусливым подонком…

Лерметт и старался держаться, сколько было сил. Покуда бывший канцлер, бывший рыцарь, бывший подданный Селти желчь свою изливал, Лерметт собрал всю волю воедино – и ему удалось удержать темный прибой, не дозволить затопить свой рассудок. Черная волна покачивалась в ожидании, прирастая с каждым мгновением, но тяжелый гребень ее все же медлил. И лишь когда Селти пнул пленника по свежей ране, черная волна вытянулась под самый небосвод, а затем обрушилась вниз всей своей мощью. Все померкло, темная вода сдавила ребра, наполнила уши беззвучным гулом, и только где-то там, над черной волной пронесся погибельный свист и раздалось окрест чье-то неистовое торжество… но Лерметт уже почти не слышал его, не мог слышать.

Когда он очнулся, звездный свет показался ему пугающе сладостным, совсем как еле уловимый аромат жасмина. Черная волна отхлынула, и Лерметт торопливо вдыхал этот упоительный прохладный аромат, покуда она не вернулась. Она… Лерметт попытался было приподнять голову – и не смог.

С болью творилось нечто странное. Она была по-прежнему в нем – но как бы одновременно и вне его… да нет, определенно даже вне! Ее темный прибой уже не подымался из глубин его тела… никуда она не делась – и все же Лерметт ощущал боль не как то, что терзает изнутри, а как то, что находится рядом… рядом, очень близко, но не внутри.

Лежи спокойно, велела беззвучно какая-то незнакомая мысль. И ведь в самую пору велела – ибо с телом его творилось нечто совсем уже непонятное. Настолько непонятное, что Лерметта властно потянуло… нет, не вскочить и удрать – где уж ему, когда он и головы толком приподнять не может! – а выскочить и удрать прочь из собственного тела, с которым могут делаться такие непонятные чудеса. Боль ведь и вправду отодвинулась в сторонку – но не это было самым странным. Подумаешь, посторонилась – эко диво! Нет, другое ощущение, никогда прежде не испытанное… словно вовсе не в уме его, а вот именно что в теле, в неподвластном ему тепле плоти, в своевольной прочности костей нечто неведомое томится неизбывной жаждой поиска – и если не обретет желанной цели, не успокоится вовек. Томление такое яростное, что почти осознанное – словно у плоти может быть свой немыслимый разум – тяга настолько неодолимая… тяга чего – и к чему? Что так мучительно жаждет соединиться – и с чем? Лерметт не знал. Но там, где это неведомое обретало свою незнаемую цель, наступало успокоение… и темное колыхание боли словно бы уменьшалось… да нет же, не словно бы – уменьшалось, истаивало, отступало все дальше и дальше, покоряясь прохладе, сжимающей его виски.

Лерметт застонал и вновь попытался приподняться. Из невесомой нежности звездного света вынырнуло лицо Эннеари – темное, сосредоточенное, усталое.

– Лежи спокойно, – повторил Арьен уже вслух, и его пальцы сжали виски Лерметта еще сильнее. Голос эльфа был непривычно глуховатым и утомленным. – Я не смогу правильно срастить раны, если ты будешь вертеться.

Тут только Лерметт все понял и вспомнил – и по лицу его так и хлынули жаркие слезы благодарности и скорби. Раньше он думал, что это просто говорится так для красного словца – жаркие слезы. Разве слезы бывают горячими? Ерунда сплошная. И лишь теперь он понял, что это не ерунда, а правда, несомненная и мучительная. Слезы, катившиеся по его щекам, были жаркими, жгучими, как его горе, и он не мог бы их удержать, даже если бы и хотел – впервые в жизни.

– Так не пойдет, – без всякого выражения пробормотал Арьен этим новым глуховатым голосом, и его пальцы скользнули вдоль висков Лерметта чуть вперед.

Повинуясь их движению, мир качнулся – или это принцу только так показалось? Качнулся, словно лодка на речной волне, и вновь выровнялся по-прежнему… нет, не по-прежнему! Лерметт не удержал своего горя, оно скользнуло за борт и кануло в глубину.

– Вот даже и не вздумай спорить, – с непривычной спокойной твердостью возразил Эннеари, когда Лерметт устремил на него обвиняющий взгляд. – Да, то, что я сейчас сделал, отвратительно. Зато, к сожалению, неизбежно. У тебя, знаешь ли, выхода другого нет. Ты не можешь позволить себе тратить силы на скорбь. Слишком их у тебя сейчас мало. А времени – и того меньше. Тебе не горевать надо, а лежать смирнехонько, пока твои раны не срастутся – а потом лететь в столицу, что есть духу. И решения там принимать, опять-таки не в горячке горя, а на трезвую голову. Чтобы лишнего не натворить. Вот как разберешься, один ли этот мерзавец измену затаил или за ним еще заговорщики стоят, как порядок наведешь – тогда и будешь отца оплакивать. Я ведь твою скорбь у тебя не отнял, а только отстранил на время. Пришлось.

– Да, – прошептал Лерметт, заново дивясь движению собственных губ и звуку своего голоса.

– Тебе нужно как можно скорее подняться – а горе исцелению мешает, сам ведь знаешь, – добавил Арьен.

– Но разве ты не…

– Нет, – покачал головой эльф. – Я тебя только сложил… хорошо сложил, волокно к волокну свел, осколок к осколку, у тебя даже шрамов не останется. Но теперь это все должно срастись по-настоящему. Такие глубокие раны заращивать полностью единым разом я пока еще не умею.